Младший сын - Страница 188

188

– Ты устала, хочешь отдохнуть? Я не мешаю тебе? – спрашивает муж. Княгиня медленно качает головой. Потом говорит:

– Ты иди, Иван, дела тебя ждут! Я, наверно, посплю.

Она знала, что муж со своими сомнениями ездил во Владимир, к митрополиту Максиму, и долго толковал с ним о праве и власти. Еще до того, как Максим отправился в Новгород на поставление Феоктиста.

– В чем смысл жизни человеческой? – спросил тогда Иван митрополита.

– В делании, угодном Господу, – ответил Максим.

– Но вот я князь, и нет наследника у меня, и земля моя не хочет алчущих обладати ею. Что делать мне?! В чем смысл жизни моей? – с болью вопросил Иван.

– Грядущему провидец – Господь, и воля его скрыта от глаз людских! – строго отмолвил митрополит. – Ты не знаешь, что произрастет из плода незнакомого: злак или плевел? Как пахари не знают, пошлет ли им Господь урожай или засуху! Князь лишь исполнитель воли Вышнего и должен паче всего хранить и укреплять веру, ибо в ней – спасение.

Митрополит Максим не без любопытства разглядывал этого князя, с лицом скорее иноческим, чем княжеским, как бы не от мира сего. А Иван тоже пытливо изучал твердое сухое лицо митрополита, его покляпый нос, осторожно-внимательные глаза под почти сросшимися бровями. Митрополит-грек был воин и наставник. Неужели ни бегство из Киева во Владимир, ни неудачи проповеди Христовой в Орде не надломили его? – думал Иван. – Или он видит нечто, невидимое другим? Почему именно во Владимир, а не на Волынь, не ко князю Юрию Львовичу Волынскому, перебрался он со своим клиром?

Весь этот разговор и думы свои, им порожденные, Иван уже не раз пересказывал больной жене, а она порою дивилась, а порою гордилась им – тем, что ее Иван так упорно думает о судьбах страны и народа и так мало – о своей собственной.

Озеро менялось, по нему пробегали тени, вода становилась синей или серой, как полированная сталь. Когда княгине становилось лучше, она гуляла по саду, плела венки из полевых цветов и тут же бросала их, не доплетая. Когда шел дождь, ее уводили или уносили в хоромы. Там она лежала, томясь, и ждала, когда снова покажется солнце. Приезжала сестра Анна из Твери со своим князем Михаилом, с первенцем Дмитрием. Княгиня глядела на сына сестры, годовалого горластого малыша, и радовалась за сестру, за ее счастье. У второй сестры, у Василисы, что была замужем за князем Андреем, по слухам, жизнь не заладилась. Двое детей родились и умерли сразу после крестин, жил только старший, Борис. Василису хотелось тоже повидать, утешить, но та не приезжала. Верно, муж не пускал.

Подходила осень, начинали желтеть листья в саду. Осенью пришло известие, что сестра Василиса умерла четвертыми родами. Княгиня лежала и, смежив глаза, плакала. Представляла себе, как великий князь Андрей сидит сейчас, горбясь, над телом сестры или зверем бегает по покою, по-мужски неспособный примириться со смертью, ежели это не смерть в бою. Она уже не могла встать, не могла поехать на похороны, даже на поминальный пир. Позже узнали, что князь Андрей схоронил жену во Владимире, в соборе Княгинина монастыря, рядом с матерью. Значит, сильно жалел, сильно любил все-таки! И княгиня жалела великого князя Андрея, как ни жесток он был ко всем, и к ним тоже, и усопшую сестру, и мужа, Ивана, который скоро останется без нее…

Когда наступили холода, княгине стало еще хуже. Она уже лежала пластом, глядела на огонек лампады и изредка стонала, когда уже было невмоготу. Ее перевезли теперь в Переяславль, в терема. Было душно, и княгиня то и дело просила открыть оконце, впустить немного холодного, уже по-зимнему звонкого воздуха с подстывших полей и облетевших уснувших лесов. Когда она умерла, шел снег. Князь Иван только что воротился из Заозерья. Узнав, что княгиня опочила без него, страшно зарыдал и повалился без памяти. Князя едва привели в чувство. Он не мог ни стоять, ни сидеть. Всю обрядню делали без него. В церковь Иван велел свести себя под руки и, целуя покойницу, опять едва не упал в обморок.

Через день примчался посол из Ростова, от князя Константина Борисовича. Князь требовал воротить ему села, что пошли в приданое за умершей племянницей.

Иван, которому пришлось принять и выслушать посла в думной палате, был скорее похож на мертвеца, чем на живого человека. Бледный до синевы, с почти безумным взглядом огромных глаз, он молча выслушал требования ростовского князя и, неверным движением руки удалив посла, встал, дрожа, в своем зелено-черном облачении, обвел лица бояр и дружины и – рухнул на руки подбежавших «детских».

Глава 116

Федор, распорядясь, чтобы князя отнесли в спальный покой, сам вышел к ожидавшему послу и, смиряя ярость голоса, произнес:

– Скажи своему господину, что никаких сел он не получит! Что так велел передать князь! И еще скажи, что только тать зарится на чужое добро! А ростовскому великому князю это невместно!

Посол, побледнев и не сказав слова, поворотился и вышел. Скоро ростовчане в тяжелом молчании садились на коней.

Терентий, что вышел вслед за Федором и услышал, что тот сказал (но было уже поздно вмешаться), по уходе посла накинулся на Федора с кулаками:

– Ты! Как смел! Без князя, безо всех!

– Убери руки, боярин, – мрачно ответил Федор. – И вот что. Надо собирать полки, распорядись! И думу созвать надоть. Пока князь лежит, не захватили бы нас той поры!

Дума собралась к вечеру. Терентий Мишинич, опомнясь, взял все на себя. Тотчас разослали гонцов подымать рать.

Терентий после совета созвал Федора. (Федор в этот день распоряжался сторожей, был неподалеку на стене и тотчас явился к боярину.)

188