Младший сын - Страница 171

171

Осень уже пятнала желтым занавесы лесов. Здесь, за городом, слышнее стал легкий дух увядающей травы, предвестник еще не близкой зимы. Впереди небыстро чвакали топоры, двигались кони, мелькали серо-белые рубахи плотников. Ему навстречу ехал в дорогой шелковой распахнутой ферязи на дорогом белоснежном коне улыбающийся боярин Бяконт, «хозяин Москвы», как звал его иногда и сам князь, поручивший Федору Бяконту посад, сбор мыта и все дела градские. Он приветливо помахал рукой, приударил коня, легко, красуясь, подъехал к Даниле. Поздоровались. Данил кивком головы указал ему на место рядом. Поехали конь о конь.

– Рубят! – сказал Бяконт. – Я уж велел начинать. Местные, вятичи!

Данил усмехнулся. Тут никто не называл вятичами, звали «московляне». Бяконт еще по-своему, по-черниговски.

– Женка как? – спросил Данил, косясь на Бяконтова белоснежного коня. (Боярыне было невдолге родить, и Данил подумывал пойти в крестные к первенцу своего городского головы, оказать честь, о которой намеками Бяконт уже не раз просил его.) Пока ехали, поговорили о конях, что пригнали продавать ордынцы и из которых Бяконт оставил для князя сорок отборных жеребцов. Данил обещал поглядеть (коней на княжой двор без него не покупали). Поговорили о белокаменной церкви, что уже свершали Бяконтовы мастера: стройной, с возвышенными, на черниговский лад, закомарами в основании главы, оплетенной перевитью резного узорочья. Поговорили о делах ордынских. После Дюденевой рати Тохта, слышно, осильнел в Орде. А Ногай гневается. Послал задушить Джиджекхатунь, а теперь перебил у себя многих татар. Верно, стали недовольны им или о вере бесерменской расспорили! Данил помолчал, пожевал бороду, подумал: «С Тохтой надо теперь по-доброму. Похоже, хозяином станет. И нам спокойнее безо свары ентой!» От Тохты мысли перекинулись к брату.

– Великий князь Андрей жениться надумал! – отрывисто сказал Данил.

Бяконт новости еще не знал, спросил осторожно:

– На ком?

– На ростовской княжне, Митрия Борисыча покойного дочери.

– Анне?

– На Василисе. А к Анне сватается Михайло Тверской. Две свадьбы и будут. Вот!

Бяконт искоса поглядел на Данилу Александровича, подумал. Великому князю Андрею было уже сорок пять – пора внуков нянчить. Михайле Тверскому двадцать три. Андрею в сыновья годится. А сестрам-погодкам шестнадцать одной и пятнадцать другой. Что ж! Князья и позже женились, да и не одни князья. А Данил Лексаныч с братом, видать, не зело мирен! Подумав, Бяконт не сказал ничего. Впрочем, они уже подъезжали к Крутицам.

Глава 103

Свадьбы великого князя Андрея и Михайлы Тверского играли в одни и те же дни, Святками. Константин Борисович Ростовский устроил племянницам смотрины у себя, в Ростове, после чего Василиса должна была ехать венчаться в Городец, а Анна – в Тверь. (На непременном венчаньи в Твери настояла великая тверская княгиня.) На смотрины ростовских княжон съехалось много народу. Федор Ярославский с боярами, суздальский и стародубский князья, дмитровский князь и Иван Дмитрич Переяславский – ради жены: она хотела посидеть с сестрами, проститься перед венцом. Данила в Ростов не поехал, сослался на хворь, отправилась одна княгиня Овдотья, по сложному старому родству, через покойную муромскую бабушку ростовских княжен, приходившаяся им свойственницей.

Федор ехал в Ростов с дружиной князя Ивана. Ему поручались возы с дорожным припасом и подарками от княгини сестрам-невестам. Проследив за повозными и проверив, как увязаны возы, он ускакал вперед, прихватив троих ратников, готовить ночлег. Лес в зимнем серебре был спокоен и тих, сытые кони шли хорошей рысью, и Федор с горечью думал о том, как быстро все проходит: года не прошло, как схоронили великого князя Дмитрия, и вот они едут на свадьбу его убийцы, Андрея, и, верно, узрят Окинфа Великого, предателя, среди Андреевых великокняжеских бояр. И ратники, что прошлою зимой в этих вот лесах, увеча коней, уходили от смерти, скачут на праздник и еще веселы в чаянье сытного княжеского угощения! Ко всему у Федора прибавлялось личное горе. Летом он был в Угличе, исходил весь город, искал сестру – Параська как в воду канула. В конце концов он разыскал-таки шурина, и не в городе даже, а в одном из пригородов, я тряхнул этого жалкого человека за грудки. Но тот только плакал, размазывая слюни по лицу и, верно, тоже ничего не знал. Военной грозой их разнесло посторонь. Оставалось вызнавать в Орде да надеяться на то, что сестра еще воротится с выкупленным полоном, хоть и не вернулась о сю пору! Да еще, быть может, удастся что-то вызнать в Ростове, куда он скачет сейчас. Где-то в душе он чувствовал уже, что и сам готов примириться с исчезновением сестры, как примирился он с гибелью меньшого дитяти. Бог дал, Бог взял… Или так и нужно, чтобы заплывали, а не кровоточили раны, чтобы люди, позабыв прошлое, могли снова жить, дышать и радоваться жизни? Или все это, как говорит брат, предопределено свыше, и каждый шаг человеческий расчерчен на века вперед, и ни один волос не упадет с главы твоей без воли Его?

Кони бежали ровной хорошей рысью. Лес примолк. Синие сумерки начинали опускаться с дерев.

Ростов встретил сутолокой и торжественным праздничным многолюдьем. У княжеских палат было вообще не пробиться. Там с утра до вечера толпился народ, кричали, поздравляли. Константин Борисович и его бояре время от времени появлялись, оделяли горожан подарками. Разряженные гости шагом, в сверкающем платье, проезжали, расталкивая толпу.

Урядив старших и сменных, накормив и разместив людей, Федор вышел на княжой двор. Тут тоже толпились глядельщики. Дружинники, расставленные от крыльца до ворот, то и дело распихивали любопытных. Приходили девушки и бабы, пели величание, и обе княжны появлялись на крыльце, кланялись, дарили женок пряниками и кусками паволок и зендяни. Он таки дождался приезда обоих женихов, первого – хорошо знакомого ему Михаила, который за этот год стал еще статнее, казалось, прибавил княжеского достоинства. Был он опять в алой шапке, но не в корзне, а в собольем опашне, надетом нараспаш, на плечи, с выпростанными рукавами в шитых жемчугом и серебром наручах, в золотом, сканной работы, поясе, что проблеснул, когда на миг отпахнулся черный княжеский опашень. Дивен был и карий конь Михаила, накрытый зеленой бархатною попоной, под золотым, с серебряными стременами, седлом и сбруей, изузоренной тоже золотыми прорезными бляхами. Михаил упруго всходил на крыльцо и словно плыл на ликующих криках толпы. Князь Андрей подъехал на пятнистом арабском, приведенном из Орды, скакуне, накрытом персидскою шелковой тканью, изузоренной большими фиолетовыми цветами, в золотом цареградском аксамитовом негнущемся вотоле. Шапка его, с опушкою из соболя и с темно-красным, сплошь затканным золотом и каменьями верхом, была похожа на старинные иконописные уборы древних князей. Слезая с коня, Андрей слегка шатнулся и тотчас оглянулся жестким, без улыбки, напряженным взглядом, словно отыскивая, не усмехнется ли кто. Толпа орала, и Федор близко увидел пронзительные глаза Андрея, тронутые сединой крутые завитки усов по краям губ, подчеркивающие жесткую складку рта, и тяжелую золотую цепь на плечах великого князя. Андрей поднимался по ступеням медленно, тяжелою поступью напомнив Федору покойного князя Дмитрия в его последние месяцы. И тоже крики, еще более громкие, неслись ему вослед, обволакивали и словно тщились приподнять, оторвав от земли. Федор не стал разглядывать великих бояр и боярынь, не хотел увидеть Окинфа, выбрался из толпы и проторчал наедине со своею сторожей, пока не позвали нести княжеские дары.

171