Младший сын - Страница 116


К оглавлению

116

Второй боярин повторил свой вопрос о коромолах и лести. Семен пожал плечами. Он так и не встал и сидел, откинувшись на тахту, перебирая пышные кисти пояса.

– Прости, с кем говорю – не знаю. Всех переяславских бояр запомнить невмочь! Встречал Гаврилу в Орде…

– Онтон! – представился первый боярин.

– Феофан! – буркнул второй.

Склонением головы Семен показал, что удовлетворен ответом.

– Старший из вас, видимо, Феофан? Вот ежели я предложу тебе, Феофан, сейчас изменить князю Дмитрию и перейти на службу к моему князю?

Бояре молчали. Семен, поодержавшись, продолжил:

– Ты назвал меня сейчас коромольником. Льстивым коромольником! – Семен кивнул на Онтона. – Коромола, насколько я понимаю, измена своему князю. Ты же велишь мне поведать о делах моего князя в Орде. Коромолой с моей стороны как раз и будет, ежели я выдам вам тайны господина моего.

Он перевел взгляд на первого боярина:

– Ты не ответил мне на мой вопрос, Феофан!

– Я не переветник! – сердито отозвался боярин.

– Я тоже… – просто ответил Семен. – Дмитрий Лексаныч и мой князь Андрей братья. Их брани они меж собой ведают. И я, Феофан, служу своему господину ото всего сердца. Заметь, так же, как и ты своему!

– Слышано в Орде, что ты переветничал, сговаривал тамо противу Ногая, а тут противу князя великого! Мало ты наводил татар на русскую землю?

Семен поднял руку, останавливая поток Феофановой речи, и дождался тишины.

– У наших с тобою господ, Феофан, мир и любовь. Мнишь ли ты или твой князь мнит, что кровь моя не ляжет между великим князем и Андреем? Или у наших господ нет голов на плечах, или не они решают дела княжеские? Да, я служил князю Андрею и водил рати. Я воевода, Феофан, и был воеводой еще у великого князя Василия. Ты, верно, забыл это? А ныне рать татарскую на Новгород вели переяславские воеводы, и как знать, Феофан, не спросят ли тебя когда-нибудь, как смел ты сам послушать господина своего? Ваше дело суетно, други, и служба эта вам может оказаться не в честь! Почто не приехал мой знакомец, Гаврило Олексич, ни сына своего не послал?

Феофан засопел. Темная кровь прилила к лицу. Он ненавидел Семена, но не мог не согласиться, что Гаврило вел себя подозрительно.

– Нам ведомы твои дела ордынские! Теперь мир меж господами нашими, а твои дела миру тому помеха. «Мужа кровей и льстива гнушается Господь!» Скажи истину: кто снова мутит в Орде и с кем совет ведет, какие у вас промеж себя тайности, и кто из князей ли, воевод ордынских против хана Ногая замышляет, и с кем из князей мыслишь ты опять пойти на Русь?

– Я все сказал тебе, Феофан, – ответил Семен, помедлив. – И лучше, чтобы ты оставил господам господское и не мешался в их княжеские дела!

– Не будешь говорить?

– Нет.

– Заставим!

Феофан стукнул ножнами сабли в пол, стражники вновь полезли в дверь.

Семен медленно встал, чувствуя, как кровь отливает от лица. Его грубо схватили. Он рванулся бешено, оскалив зубы. В лицо Феофану:

– Смерд!

Ему скрутили руки. Тяжело дыша, Семен остановился. Борьба с мужичьем отняла силы. Он мог бы сейчас закричать, взвыть, а этого он не хотел. Будут пытать! В голове еще лихорадочно складывалось: кто и что может сделать, кто вмешаться… Захарий Зерно! Вот кого! Хрипло он потребовал в понятые Захарию. Феофан, сощурясь, покачал головой:

– Нет, Семен! Ни Зерно и никто тут ни при чем. И слуги твои повязаны, и заставы загорожены, и никто не поможет тебе. Говори!

– Не буду.

– Говори!

Боль на минуту затмила сознание, потом отпустила. Семен иногда прежде думал об этом, наблюдая расправы в Орде, и даже применял к себе. Однако это оказалось хуже, чем он полагал. В какой-то миг Семен подумал, что не выдержит. Он скрипел зубами, коротко постанывая. Сознание опять замглилось. Перестарались. Сквозь мутную пелену показалось, что он уже не чувствует боли.

– Говори! Говори!

Семен щурясь, только мотал головой и молчал.

Наконец каты утомились. Семена, не державшегося на ногах, прислонили к стене. Он медленно опадал, сползая до полу. Открыл глаза. Что-то ему говорили. Брызжа слюной, наступая и топая, перед ним бесновался Феофан. Семен глядел полуприкрытыми глазами. Боль, пронизавшая все тело, уже как-то отделилась от него. Тело стало отдельно и боль отдельно. И снова ему повеял, как утром, запах степи, томительный аромат цветущего емшана. Он уже не слышал, что говорил, что орал, чего требовал от него Феофан. Устав, прикрыл глаза.

Его подняли, но тут Семен потерял сознание. От мокрого придя в себя, долго не понимал: где он, что с ним? Видимо от удара в ухо, он плохо слышал, и кривляющиеся лица, булькающие, словно через воду, звуки из разинутых ртов казались где-то далеко-далеко.

– Станешь со мной пред Господом, – прошептал он. – Скоморох!

В конце концов умирать было и не так страшно, как казалось сразу. Тело просто отделялось, переставало служить.

Оба боярина стояли над простертым Семеном.

– Убить?

– Теперь уж беспременно убить надоть. Кровищи-то! – вдруг ужаснувшись тому, что наделали, вымолвил Онтон. Феофан кивнул ратнику, и тот, замахнувшись, трижды погрузил лезвие короткой широкой рогатины в тело Семена. От первого удара Семен вздрогнул, его стало корчить, он словно начинал подыматься с пола, от второго – замер и дернулся, вытягиваясь. Третий удар уже пришел не по живому.

– …Не дышит! Все.

Онтон с Феофаном медленно переглянулись и, сняв шапки, перекрестили лбы.

– Священника, что ли, позвать?

– Не здеся! Подымай!

116